Александр Михайлович Прохоров родился 11 июля 1916 г. в Австралии (г. Атертон), куда отец-революционер вместе с женой приехали в 1912 г. после побега из сибирской ссылки. В 1923 г. семья Прохоровых вернулась на родину. Александр Михайлович в 1939 г. окончил с отличием физический факультет ЛГУ и поступил в аспирантуру в Лабораторию колебаний Физического института им. П.Н. Лебедева АН СССР. Но в июне 1941 г. аспирант Прохоров вступил в ряды Красной Армии; несмотря на то, что еще в Ленинграде он прошел высшую вневойсковую подготовку в зенитной артиллерии (имел звание младшего лейтенанта запаса), по решению военкомата А.М. Прохоров после окончания специальных курсов служил на фронте разведчиком. Через три года, после двух серьезных ранений, его демобилизовали. А.М. Прохоров вернулся в ФИАН. В 1946 г. защитил кандидатскую, а в 1951 г. - докторскую диссертации. В 1954 г. он стал заведующим лабораторией колебаний им. Л.И. Мандельштама и Н.Д. Папалекси ФИАН СССР. С середины 1950-х гг. занимался разработкой мазеров и лазеров: исследовал рубин, как один из лучших кристаллов для лазеров, разработал новый открытый резонатор, эффективно использованный в 1960-е гг. при создании лазеров и т.д. В 1982 г. организовал и возглавил Институт общей физики АН СССР.
Именно благодаря А.М. Прохорову и его таланту человечество имеет возможность пользоваться лазерными технологиями - мы получили компакт-диски, компьютерные микрочипы, волоконно-оптическую связь, возможности применения лазера в медицинской диагностике, хирургии и многое другое.
Об Александре Михайловиче Прохорове как о человеке я слышала только самые теплые и восторженные отзывы. В частности, генеральный конструктор ракетной военной техники член-корреспондент РАН С.П. Непобедимый, наша старшая коллега Л.И. Уварова, которая в 60-е гг. работала в Президиуме АН СССР, и другие - вспоминали о нем с безграничным уважением как о человеке удивительной души, умном и любознательном, внимательном к другим людям, доброжелательном, крайне порядочном и справедливом [1].
Его учениками считают себя академики Ж.И. Алферов, Г.А. Месяц, Е.П. Велихов, В.Е. Фортов, В.В. Осико, Е.М. Дианов и многие другие.
Мне посчастливилось познакомиться и дважды лично встретиться с Александром Михайловичем, и я запомню эти встречи на всю жизнь. Это произошло 11 октября 2000 г. и 26 июня 2001 г. Сотрудник ИИЕТ РАН А.Б. Кожевников сумел договориться о встрече, и мы организовали интервью с легендой мировой физики академиком А.М. Прохоровым в Институте общей физики Российской академии наук.
Александр Михайлович встретил нас очень благожелательно. Меня поразили его открытость, завораживающая энергетика, чувство юмора. Казалось, что я слушаю не пожилого человека, а 20-летнего юношу. Запомнилась и его необычная жестикуляция: движения руками, похожие на взмахи крыльев могучей птицы (это зафиксировано на фото и видеозаписи).
Тогда мы надеялись, что у наших встреч будет продолжение. Многое еще осталось "за кадром", о многом хотелось его спросить... Но жизнь распорядилась по-своему. 8 января 2002 г. Александра Михайловича Прохорова не стало. Его сотрудники говорят, что он работал до самого последнего дня, накануне был так же деятелен и энергичен, как и всегда.
Настоящая публикация представляет собой объединенные вместе два интервью 2000 и 2001 гг. Теперь ничего нельзя ни убавить, ни добавить. И о том, с пользой ли мы провели отпущенное нам на общение с этим удивительным человеком время, - судить Вам, нашим читателям.
- Александр Михайлович, если можно, несколько слов о ваших родителях и о том, как получилось, что вы, если я не ошибаюсь, родились в Австралии.
- Дело в том, что мой отец был русским революционером. Он занимался революционной деятельностью, его арестовали и сослали в Сибирь на вечное поселение. И туда за ним приехала моя мать - сперва как невеста, а потом они поженились.
- А к какой партии он принадлежал?
- К РСДРП. И он из ссылки бежал с женой в Австралию. В Австралии родители жили около города Атертон. Я родился в Атертоне в 1916 году. Отец с матерью занимались в этот период сельским хозяйством. Мать звали Марья Ивановна. Отец - Михаил Иванович. Мы жили там в русской колонии. Ну, а в 1923 году, после войны, мы вернулись в Россию. Сперва жили в Оренбурге, потом - в Ташкенте, затем, примерно с 32-го года, - в Ленинграде.
-Чем были вызваны такие переезды?
- Отец решал, а не я. Он думал, где лучше, а мне не объяснял.
- Школу вы кончали уже в Ленинграде?
- Да (улыбается), заканчивал школу в Ленинграде.
- А чем занимались ваши родители?
- Отец был модельщиком. Он делал формы для отливки деталей на заводе. А в Ленинграде он уже был пенсионером. Мать была домохозяйка.
- Какие у вас в детстве были увлечения?
- Плавание, лапта... Что еще?... В Ленинграде стал заниматься очень много лыжами. Потом, когда в 1939 году переехал в Москву, увлекся теннисом. Во дворе у нас теннисный корт был. Когда учился в университете, занимался альпинизмом два года. Надо сказать, альпинизм - это потрясающая вещь! Такие мощные горы, мрачные.
- С кем вы ходили туда? Тоже с физиками?
- Да, с университетскими физиками, студентами. Многие из них погибли, между прочим. Но я не был таким фанатиком, как те, которые не могли жить без альпинизма. Одна девица была, так она даже на Ушбе - есть такая гора скальная, очень трудная - сфотографировалась в бальном платье. А я хотя и занимался альпинизмом, но к той категории не относился. Я любил просто посмотреть. Никого, ничего нет, даже травы... одни скалы и снег.
- Как долго вы занимались альпинизмом?
- Два года. А потом я переехал в Москву, потом попал на фронт, и все... У меня рука [ранена], и я бросил все, естественно...
- Было ли что-нибудь в семье или в школе, что могло натолкнуть вас на занятие наукой, и в частности физикой, в будущем?
- Дело в том, что когда я еще учился в школе и в университете, я занимался радиолюбительством. Я этим болел и делал сам приемники. И это мне помогло в дальнейшем, потому что я приобщился к технике...
- Вы занимались сами по себе или с кем-то, с друзьями или в кружке?
- Нет-нет, сам по себе. Читал журнал "Радио".
- И собирали детекторные приемники?
- (Смеется.) Нет, ламповые. Супергетеродинные - это высокого класса...
- В каком возрасте вы сделали свой первый приемник? В школе?
- Я не помню уже. В школе, да. А в 34-м году я поступил в Ленинградский государственный университет на физфак.
- Кого вы считали своим учителем?
- Видите ли какое дело, у меня одного учителя не было. Я имел счастье общаться со многими выдающимися людьми: В Ленинградском университете - Владимир Александрович Фок, который на всех производил большое впечатление. А после того, как в Москве я поступил в ФИАН, - Сергей Иванович Вавилов. Он был не только блестящим ученым, но и прекрасным человеком. Несмотря на то, что у него было большое горе...
В Ленинградском университете обстановка была очень хорошая. Но были и неприятные моменты: ведь я окончил университет в 39-м году. У нас в университете в главном здании был большой коридор, где висели портреты всех преподавателей. Но в 37-м году вдруг начали отменяться некоторые лекции по физике, а портреты исчезать. Оказалось, многих преподавателей арестовывали, в основном физиков, и они не возвращались. Только Фок - тоже сначала исчез, но через несколько месяцев вернулся. Прежде всего он пошел посмотреть, висит ли его портрет, которого, естественно, уже не было. Фок пошел в деканат и спросил: "У меня здесь висел портрет, а куда он делся?" Ну, во-первых, конечно, там удивились: почему он явился? Не может быть! А во-вторых, конечно, ответить на его вопрос было невозможно. После этого случая сняли вообще все портреты. Потому что неизвестно было, кто следующий будет арестован [2].
- Кого из ваших учителей вы вспоминаете?
- Многих: П.И. Лукирский, С.Э. Фриш...
- А Фока лекции вы тоже слушали?
- Да, слушал. И надо сказать, что я не только слушал. Много позже, когда он уже был академиком, мы вместе поехали в Англию - кажется, в 58-м году. Я тогда был руководителем делегации, ну и, естественно, должен был следить за тем, чтобы не случилось чего-нибудь "нехорошего". И мне сказали, что надо следить за Фоком. Он это знал прекрасно.
- Чтобы он не сказал что-то лишнее?
- А я не знаю. Ну, не отпускать его. Мне сказали: следить - и все. Я - скандал... Я его уважал, и, естественно, мне это было неприятно слышать, но тем не менее... Мы приехали в Лондон. Все было очень хорошо... И вдруг он сказал: "Я хочу поехать в Кембридж". Ну, думаю, начинается! У меня был только один выход, естественно, - разрешить. Я ему сказал: "Да-да, вы можете поехать. Когда вы вернетесь?" - "Я вернусь вечером". Оказывается, ему надо было получить деньги за книгу, которую он написал. Вечером он вернулся, и, надо сказать, после этого меня сильно полюбил, потому что знал, что я не имел права его отпускать. Но, во всяком случае, он был крайне порядочным человеком.
- В 30-е годы глухота уже мешала ему преподавать?
- Он уже тогда был с аппаратом.
- Кто из ваших преподавателей считался среди студентов хорошим лектором, а кто, наоборот, не нравился?
- Нет, так у нас не было. Все лекторы были на хорошем уровне. Ленинградский университет был очень хорошим. И я окончил его с отличием.
- С кем вы занимались рентгеновскими исследованиями?
- С Лукирским.
- А диплом на какую тему написали?
- Диплом? Именно в связи с этими рентгеновскими исследованиями. У нас было широкое образование: нам и теоретическую физику преподавали хорошо, между прочим. Не было узкой специализации, и это мне сильно помогло потом, когда я брался за новую работу, я всегда уже имел какой-то background, как говорится. Ну вот, я окончил с отличием, и меня оставили ассистентом в университете, на факультете. Я занимался альпинизмом и после окончания продолжил эти занятия. Приехал уже к началу занятий, первого сентября. И вдруг получаю приглашение сдать экзамены на поступление в аспирантуру в Москве, в ФИАНе.
- Это было чье-то личное предложение или просто от института?
- От института. Но, это, наверное, был Сергей Иванович Вавилов.
- То есть вы не знаете, кто именно вас пригласил? Кто-то в ФИАНе вас знал?
- Нет, они меня не знали. Они смотрели на оценки, и приглашали тех, кто окончил университет с отличием. Из нашего выпуска только меня выбрали. Я сдал английский в Ленинграде, а спецпредметы - уже непосредственно в ФИАНе, в Москве. Меня экзаменовали еще в старом здании; были все фиановские "киты": И.Е. Тамм, Г.С. Ландсберг, М.А. Леонтович, Н.Н. Андреев.
- Какие экзамены надо было сдать?
- По физике, причем широко спрашивали. Потом по философии еще сдал экзамен, но это было уже нетрудно.
- Кто еще с вами вместе учился в аспирантуре?
- Человек шесть было... Л.М. Бреховских, теперь известный очень академик. А остальные - они умерли уже. Вот Немировский Паша, Павел Эммануилович...
- Что вы уже знали про ФИАН в Ленинграде?
- Ничего!
- Почему вы тогда приняли приглашение поступать в аспирантуру в Москву?
- Других предложений не было... Или оставаться в Ленинградском университете доцентом, или в аспирантуру. И я решил в аспирантуру. Сперва попал к Н. Д. Папалекси. Он работал вместе с Л.И. Мандельштамом. И еще был у них сотрудник, который непосредственно меня курировал - это Владимир Васильевич Мигулин, который сейчас тоже академик.
- С.М. Рытов был уже в лаборатории?
- Был, как теоретик. К Рытову я еще вернусь. Мы тогда занимались измерением расстояний для картографии с помощью радиоволн.
- Это радиоинтерференционный метод?
- Да. Но он, в общем, не пошел. Потому что все-таки распространение радиоволн сильно зависит от состава почвы. И поэтому оптический путь между двумя точками, радиопуть, все время меняется. Из-за этого точно определить расстояние трудно.
- Но Мандельштаму и Папалекси за эту работу все-таки дали Сталинскую премию?
- Да. Но дело в том, что в науке не все, что вы делаете, прямо выходит. Бывает побочный выход, который также имеет большое значение. На этом и стоит наука: ты делаешь одно, а получается иногда нечто гораздо лучшее.
- Вы в этой работе участвовали как экспериментатор?
- И как теоретик тоже.
- У вас было какое-то отдельное задание, отдельный вопрос, которым вы должны были заниматься, который должен был стать темой диссертации?
- Нет, мы хотели измерять расстояния, но началась война, а я был уже младшим лейтенантом (у меня была высшая вневойсковая подготовка Ленинградского государственного университета), и меня взяли в армию.
- Мандельштам часто появлялся в лаборатории?
- Я слушал его лекции в университете.
- А в ФИАН он приходил?
- Приходил, конечно. Но вы же понимаете, я еще был совсем желторотым.
- Вы непосредственно работали с Папалекси?
- С Папалекси и Мигулиным.
- Нужно ли было изучать что-то новое из физики, переехав из Ленинграда в Москву и попав в новую лабораторию? Как бы вы сформулировали разницу между тем, как физика была поставлена в Ленинграде и как - в Москве?
- Дело в том, что у меня было широкое образование по физике. Мы все проходили в Ленинграде: и термодинамику, и электродинамику, и ядерную физику. Поэтому я мог работать в любой области, то есть я уже знал, как в нее войти.
- Мандельштам и Папалекси тогда ведь создавали свою собственную систему, новый подход в физике...
- Я знаю. Поэтому я отошел от них потом [3].
- Как бы вы охарактеризовали то, что они делали? В чем состояла их программа?
- Они занимались нелинейными колебаниями в ряде тел: параметрических и т. д. То что на заре и в расцвет развития радиотехники было крайне важно. Вот почему той работой, которую они делали, сильно интересовалась промышленность. Теоретическая основа, которую они давали, была большим подспорьем для промышленности.
- Почему вы отошли от этих работ?
- А мне неинтересно было. Во-первых, я прекратил работу по радиоинтерференционному принципу, когда меня взяли в армию в 41-м году. Я дважды был ранен, получил инвалидность, и потом уже больше ей не занимался. Когда меня отпустили из армии и я вернулся обратно в ФИАН, меня взял к себе в аспирантуру Сергей Михайлович Рытов. С ним было приятно работать. Он не давил. Как говорится, "бросал в воду", и ты "выплывай". Но когда получались результаты, он с удовольствием их обсуждал и помогал. Мы с ним очень хорошо работали по нелинейным колебаниям, и я защитил кандидатскую диссертацию.
- Это уже была теоретическая работа, да?
- И то и другое, комбинация. У меня был и ряд теоретических работ, и ряд экспериментальных работ. Но больше-то я любил эксперименты. После того, как я эту сделал работу с Сергеем Михайловичем, мне захотелось что-то новое.
- В ней ведь еще Жаботинский участвовал? Он тоже был аспирантом?
- Да, Марк Ефремович Жаботинский был аспирантом у Сергея Михайловича. А после защиты я стал думать, чем теперь заниматься. Мне предлагали работать с А.А. Андроновым, но я не видел перспектив. А тут В.И. Векслер предложил новый метод ускорения частиц [4]. И это сделало тогда переворот в ускорительной технике, ведь сейчас только по его идее ускорители и создаются сверхмощные. Векслер предложил мне работать с ним, и я с удовольствием согласился. Он попросил меня заняться излучением бетатрона. Он дал мне маленький бетатрон. Я его перевел в синхротрон на трехкратной частоте, с тремя сгустками электронов.
- "Маленький" - это насколько маленький?
- Сейчас уже не помню, порядка 50 МэВ.
- Я хотел бы спросить еще про условия жизни в те годы. Вы сказали, что жили в общежитии, когда приехали в Москву...
- Да, я жил на аспирантскую стипендию. Сперва на станции "Удельная" под Москвой на частной квартире, а потом в академическом общежитии на Бронной.
- Там были и другие аспиранты? Векслер, например, тоже там жил?
- Аспиранты - да; а где жил Векслер, я не знаю. Я стал с ним сотрудничать, только когда он стал заниматься ускорителями.
- А когда вы женились, вы из общежития уехали?
- Я женился во время войны и, естественно, жил у своей жены, в Зачатьевском переулке. Там была небольшая комната. Жили мы втроем, с ее мамой.
- А как звали вашу жену?
- Галина Алексеевна.
- Где она работала?
- В Институте географии. Мы познакомились с ней на лыжах. Она была лыжницей, и я был лыжником. Мы поженились, когда началась война, перед тем, как меня призвали в армию.
- И сколько вы вместе прожили?
- 50 лет.
- 50 лет... Очень много.
- Кстати, мы не считали, что это много. Мы, как ни странно, очень хорошо жили. К сожалению, у нее опухоль в мозгу была, и она умерла... Мы отдыхали всегда вместе.
- У вас один сын?
- Один. И двое внуков.
- Чем он занимается?
- Тоже физик. Он занимается оптической спектроскопией и исследованием процессов в твердом теле. Физика, она очень обширная.
- Вы помните, как война началась?
- Я учился в аспирантуре. Мы были в магазине, и вдруг по радио объявили, что война.
- Но аспирантов ведь не обязательно забирали в армию?
- Забирали. В Академии забирали. Много физиков погибло, и талантливых.
- Во время войны отпускали домой на побывку?
- Какая там побывка! Когда я был ранен, жена посещала меня в госпитале. Когда вылечился, - обратно на фронт. После второго ранения я попал в госпиталь в Волоколамске. И жена сделала героическое усилие, чтобы меня привезти в Москву. Мы жили в одной комнате. Потом, когда я уже работал в ФИАНе и стал старшим сотрудником, мне дали квартиру.
- А где вы были в армии в годы войны?
- Сперва я был на западном фронте, в разведке.
- То есть вас не использовали по специальности...
- (Отрицательно качает головой) Я был зенитчиком, но меня решили сделать разведчиком. Я много воевал на северо-западном фронте - это Старая Русса, Холм, Демьянская Дубровка были с одной стороны, а с другой стороны ничейная земля была. Ну, в общем, надо сказать, было тяжелое положение, потому что за тобой гонялись самолеты, бросали бомбы, и так далее. То есть было "весело".
- И в каком году вы демобилизовались?
- В 44-м, в середине. После двух ранений я стал инвалидом и вернулся в ФИАН. И меня очень тепло и хорошо встретили.
- ФИАН уже был в Москве? Он уже вернулся из...
- Из Казани. Правильно. Только что вернулся из Казани. И я вернулся. Вы абсолютно правильно заметили.
- Папалекси еще жив был тогда? Он умер в 45-м?
- В 45-м, да.
- И тогда руководителем лаборатории стал Рытов?
- Леонтович. Но диссертацию я делал под руководством Рытова на тему о стабилизации частоты. Дело в том, что все радиостанции должны иметь стабильную частоту, так как если частота будет "болтаться", вы не извлечете звук из приемника. Так что это было крайне важно для практических целей [5].
- А когда вы начали заниматься синхротронным излучением, у вас были какие-нибудь связи с заводами на предмет оборудования?
- Нет, ничего не было. Надо сказать, что во время войны были закрытые "ящики". Из академических институтов только те, которые занимались атомной бомбой, имели тесную связь с промышленностью. А ускорители использовались только для исследований по ядерной физике, и больше ничего. Прямого практического значения они не имели. Считалось, что в будущем они будут иметь революционное значение для ядерной физики. Они действительно имели и сейчас имеют революционное значение, но непосредственно на практике - нет. Это разные вещи. Так что это, конечно, крайне интересное направление, но дело в том, что, как ни странно, меня особенно в промышленность не допускали. И знаете почему? Вы можете догадаться. Потому что я родился в Австралии.
- Вам не пришлось в связи с новой темой переходить в другую лабораторию?
- Нет. У нас была одна цель и, как говорят, демократия была. У нас была полная свобода.
- Просто вы, будучи кандидатом наук, могли выбрать свою тему?
- Да, на меня никто не давил. И я мог заниматься чем угодно. Я только докладывал, естественно, обсуждал, и так далее. Но в ФИАНе хорошо понимали: нельзя заставлять ученого заниматься тем, чем он не хочет. Это обречено на провал. Вот. Я тогда выбрал ускоритель, и мы успешно выполнили эту работу.
- Кроме вас кто на этом ускорителе еще работал?
- Только мои ученики.
- То есть весь синхротрон был в вашем распоряжении?
- Да-да-да. Полностью в моем.
- Сколько таких ускорителей было тогда примерно в ФИАНе?
- Было несколько ускорителей - но другие помощнее.
- Почему Векслер считал, что это важная тема? Для чего она была практически важна?
- Для генерации миллиметровых и субмиллиметровых волн. Потому что тогда генераторов в этих диапазонах не было. Думали, что можно получить с помощью ускорителя большие значения энергии излучения. Но, к сожалению, большой энергии мы не обнаружили. Практическое значение наши исследования вряд ли могли бы иметь, потому что все было слишком громоздким, а излучение не очень мощным [6].
- В то время Векслер уже заведовал своей лабораторией в ФИАНе?
- Да, заведовал своей. Они занимались мощным ускорителем, синхрофазотрон делали. Надо сказать, что у него была масса неприятностей, когда он начал создавать ускоритель большой энергии.
- Тот который в Дубне?
- Да. И дело в том, что он никак не мог его запустить, хотя тратил много времени, нервов и энергии. Многие считали, что это вообще дело дохлое. Потом пришла комиссия (а тогда была военная, строгая комиссия), чтобы его разгромить: доказывали, что этот ускоритель не будет работать.
- В комиссии были физики?
- Ну естественно, не гуманитарии...
- Еще бывают инженеры, военные...
- Нет-нет. Инженеры не понимали ничего.
- Комиссия была из ФИАНа или откуда-то еще?
- Точно не знаю, но, конечно, не из ФИАНа. Были из Средмаша, в частности. И когда комиссия приехала закрывать ускоритель, он как раз заработал. В тот же день заработал. Надо сказать, что часто новое направление вызывает отторжение у многих. Вообще, Векслеру доставалось много неприятностей от "органов", потому что "ускорители плохо двигались". У него жизнь была тяжелая. Он еще женился и ночью оставался с ребенком, за ребенком ухаживал. Надо сказать, человек он очень талантливый, и с ним было очень приятно работать. Так как он являлся отцом нового ускорителя, у него было много помещений, и он даже мне выделил одну комнату для работы.
- Мне кажется, его недооценивают. Он оказался отмечен наградами не в той степени, в какой заслуживал.
- Некоторые его не любили: якобы он не всегда помогал. Что было плохо... у нас был генерал. Когда взялись за атомную бомбу, его поставили в институте смотреть за порядком и за кадровыми вопросами. И будто бы Векслер как-то мало ему сопротивлялся [7].
- В смысле - генералу не возражал?
- Да, наверно. В это дело я не вмешивался, это потом мне сказали. Я с Векслером нормально работал. И вообще эти слухи мне противны. Если человек хорошо работает, то он мне нравится. Если плохо работает - мне не нравится. И все. Я не хочу подробно об этом разговаривать. Кстати, Векслер должен был получить Нобелевскую премию и не получил. Получил Э. Мак-Миллан из Америки, хотя он опубликовал свою работу на год позже, чем Векслер [8].
- А вашу собственную работу по ускорителям вы опубликовали существенно позже, в 1956 г., хотя докторскую диссертацию по ней защитили в 1952 г. Это просто более ранний отчет рассекретили?
- Да, вы абсолютно правы. Хотя ничего секретного в отчете не было, только само направление, тема была закрытая [9].
- Какой формы секретности допуск надо было подписывать, чтобы заниматься ускорителем?
- Высшую форму. Потому что считали, что ускоритель и ядерная энергия - одного уровня по секретности.
- Вы тогда уже вступили в партию?
- Нет-нет. В партию я вступил значительно позже. Проблем со вступлением не было, наоборот, меня приглашали в партию. А до войны я был комсомольцем. Но в войну это все потерялось, и я был беспартийным.
- Многие вступали в партию как раз во время войны.
- Да, но я не вступал. Мне предложили, когда я уже занимал хорошее положение как ученый, поэтому мне и предложили...
- После того, как вы докторскую диссертацию защитили?
- Да, по этой работе с ускорителем [10].
Читать вторую часть интервью